А это я - вместе с музой моею. Я без музы ни хрена не умею.
you can reduce me to tears with a single sigh
every breath that you take
any sound that you make
is a whisper in my ear



Ба клубились на ветках.

Серые их одежды развевал ветер, и это усиливало их сходство с полосами тумана, сгустившегося на деревьях - словно вместо кукушек посадили диковинных серых птиц с человечьими лицами. Похоронная церемония была одним из немногих ритуалов, когда ба дозволялось сидеть выше, чем аутам - но, поскольку по рангу им не были положены летающие платформы, они сидели на специальных помостах, сделанных на ветвях старых криптомерий.
Ба Хокори выглядело спокойным, но остальные члены Второго Малого оркестра почти кожей улавливали его напряжение. Ба ждало момента.

Похоронная процессия тронулась.
В то же самый миг ей ответило сотрясение воздуха духовыми.

"Увввааа-а-а-аааааээээ...." - сказал губной органчик, страх и трепет воздуха, незримая душа музыки, ее опора, надежная, как серый грунт на полотне под слоем ярких красок. Одновременно ему откликнулось хитирики - пронзительным, высоким, душераздирающим "ИИИИИИ!" - смыкая его звучание в купол и выводя в одну ослепительную, невыносимую точку. Ба Хокори слегка расслабилось, все шло хорошо, оно ощущало звучание каждого инструмента в кончиках дирижирующих пальцев. Серебрянная цитра плакала струями осенних дождей, и арфа вплеталась в нее, как падающие листья. Где-то там, в глубине мелодии, рыдала почти неслышная сякухати - красивому ба с копной черных волос было холодно, и оно куталось в серые одежды почти до самых пальцев. Снег, которым аут-лорд Вирриан украсил свою смерть, стремительно таял - но в таянии его не было радости, словно времена года повернулись вспять и вместо весны зима возвращалась в осень. Краски померкли, клонящийся в вечер день казался прозрачным, как дымчатый хрусталь. Император одел белое - цвет зимы и смерти, и только шлейф его одеяний был перечеркнут сломанной веткой бамбука, нарушавшей белизну, как крик дикой цапли нарушает тишину ночи.

Последняя нота затихла, и ба Хокори пережило - как и всегда в таких случаях за свою долгую жизнь - близость к обмороку за три секунды ожидания, пока вторая часть оркестра (оставленная по необходимости без его, ба Хокори, присмотра) вступит из-за озера.
Ровно через три секунды что-то случилось. Ба почувствовали беспричинное волнение, в животе похолодело, по коже пробежали мурашки... и тёмный, тягучий, бесконечно-печальный звук контрабаса поплыл над озером. Он был так плотен и низок, что уходил почти в ультразвук, и исполнен такой невыносимой потусторонней тоски, что был почти невыносим для слуха. Ба вскинулись, дружно подавили вздох восхищения, слезы выступили у них на глазах - и они отныне и навек простили и полюбили контрабас, равно как и саксофон, невзирая на то, что эти двое не были воспитанниками Райского сада.
Губной органчик посмотрел на сякухати, сякухати посмотрело на барабанчик тайко. Все вмести они посмотрели на ба Хокори - ибо ба Хокори, как старшему, надлежало первому вынести вердикт.

- Неплохо. - голос ба Хикори был хриплым, словно от внутренних слез. - Очень неплохо. Только не стоило ему вкладывать в музыку печаль собственного сердца. - Ба Хикори покачало головой. - Будем же терпеливы. Когда он избавится от этого порока - во всем Райском саду не будет музыканта, равного ему.

@темы: ОП, кукушечное, Флетчир-моногатари